Война народная ...

[Пончик]

Несомненно.

Так бы и было, если б эти вопросы решал один человек, но в нате - демократия, а у китайцев Политбюро чуть не 5 тыс. человек, тут уже начинается психология толпы. Щас её сдерживает неизбежность уничтожения, а если ЯО кончится, будет картина аналогичная началу Первой и Второй мировых войн.

Изменено 10 октября, 2009 пользователем Пончик

[Avraam]

даже если и так, то серавно сомневаюсь, что тотальная война неизбежна. все прекрасно осознают, что такая война слишком дорогое удовольствие. и победитель может быт отброшен далеко назад по сравнению с невоевавшими. и потом, сейчас, когда ресурсы болшей частью принадлежат частным лицам, а не государствам, то этим ребятам проще договориться, чем рисковать всем. откат всегда дешевле потери всего бизнеса.

единственная проблема - китай, в ситуации с ним действительно можно уповать только на ЯО. поэтому пусть не кончается.

[Пончик]

Гы, договариваться.

Вы представляете себе амеров, договаривающихся с иранцами, у которых нет бомбы?

Договариваться можно только с тем, кого считаешь равным, остальным командуешь.

Фишка в том, что тот, кого ты считаешь недостаточным сам себя таковым может не считать, а ты можешь сильно ошибаться. Вот как, скажем, здорово ошиблись фашики. Или, например, амеры с Въетнамом.

[Evgen]

В преддверии Праздника Победы поднимаю тему ...

------------------

Туман ...

Михаленко К.Ф.

Сегодняшней ночью опять предстоят боевые вылеты. Где-то скопились танки противника, концентрируется пехота, и полку приказано нанести по ним удар. Вроде совсем недавно село за горизонт солнце, а в небе уже разлит лимонно-желтый свет луны, и потому кажется, что день еще не окончился, только стало немного темнее. Почему-то болят глаза, будто в них насыпали песок. Так уже было под Сталинградом, когда мы не имели времени выспаться.

— Как ты находишь видимость? — спрашиваю я у Ивана Шамаева, штурмана, который сегодня со мной..

— Отличная! Сто километров! И луна в полную морду! Как днем.

М-да! Но откуда взялась эта дымка перед глазами? Уж не предвестие ли тумана? Впрочем, надо отоспаться и выбросить все мысли из головы, решаю я.

— Почему тебя заинтересовала видимость? — настораживается Иван.

— Да так. При полной луне, если появятся перистые облака, будем видны как на ладони...

— А... Вроде сегодня синоптики не обещали облачности.

— Не обещали...

А откуда им знать? Немцы не дадут сводки погоды, а ветер с запада. С запада идет погода...

Но откуда эта туманная дымка перед глазами? Наш самолет уже на старте, нацелен носом в туманное небо. Почему в туманное? Ведь вон как ясно видна луна. Наверное, это растворяются в ее свете огни старта и создается видимость тумана.

— Иван, как видимость?

— Далась тебе сегодня эта видимость! Лучше не бывает!

— Не нравится мне эта дымка... Как бы в туман не перешла.

— Какая дымка? Протри глаза. Что-то не узнаю тебя сегодня.

— Я сам себя не узнаю...

— Дрожь в коленках?

— Поди ты!..

— Так чего сидим? Бекишев зеленым фонарем уже, наверное, десятый раз машет! Взлетай!

Я даю полный газ, и мы взлетаем.

А все-таки дымка сгущается. Уже смазалась линия горизонта и начинают растворяться очертания плывущих вниз ориентиров. Но почему молчит Иван? Неужели он этого не замечает?

Стоп! Раз он молчит, значит... Погоди, погоди. Главное, не волноваться.

Я снимаю перчатку и опять — в который раз! — осторожно протираю глаза. Нет, видимость от этого не становится лучше. Пожалуй, наоборот... Туман. Туман обволакивает самолет.

Разве еще раз спросить Ивана о видимости? Пожалуй, не стоит. Перейду на пилотирование по приборам...

Я включаю кабинный свет и направляю лучики лампочек на пилотажные приборы. Так вроде лучше. Во всяком случае, отчетливо видны стрелки приборов.

— Чего это ты иллюминацию включил? — интересуется Иван.

— Тренируюсь в пилотировании по приборам.

— Циркач! Нашел время. Скоро к линии фронта подойдем. А там всего десяток минут до цели!

Я отрываю взгляд от приборов и осматриваюсь. Туман из серо-голубого превратился в багровый. Сгущается, [207] темнеет. Переношу взгляд в кабину — туман проник и сюда! Уже еле видны стрелки приборов.

— Иван, сколько до линии фронта?

Только бы не выдал голос. Совсем пересохло горло.

— Минут пятнадцать.

— Как пройдем, скажешь...

— Сам увидишь. Смотри, вон какой фейерверк зажгли! Наверно, наши к цели подходят. Да выключи свет, хватит тебе тренироваться!

— Я хочу выйти на цель вслепую.

— Цирк!

А туман все гуще. Он уже заволакивает приборы. Что же делать? Может быть, сказать Ивану? Сказать прямо: я ослеп!.. А потом выбрасываться на парашюте? Нет, сначала надо освободиться от бомб, а уж потом можно думать и о парашюте. Да, но самолет и без бомб может упасть на людей. На наших людей. Что же делать, что делать?

Липкие струйки пота стекают по моему лицу. Я их слизываю языком. А рубашка уже совсем прилипла к телу, и почему-то страшно хочется пить. Стрелки приборов уже почти неразличимы. Что делать?..

— Иван, возьми управление, потренируйся в пилотировании.

— Слушай, откуда у тебя сегодня такие фантазии? — недовольно отвечает штурман. — То сам тренируется, то ко мне пристает... Не мое это дело! Понятно?

— Ваня, ты должен уметь летать. Вдруг что-то случится со мной, и надо будет довести самолет домой. Бери управление.

Я демонстративно поднимаю локти на борт кабины.

— Ах, вот как! Товарищ командир принципиален! Принцип — на принцип. Я тоже не беру управление! Ты знаешь последний приказ — штурманам запретили лезть не в свое дело!

— Лейтенант Шамаев! Приказываю взять управление!

Я не могу сдержать крика. Нет, это не просто тупой животный страх за свою жизнь, за свою шкуру! В этом крике все: и желание спасти самолет, и боязнь за тех, в кого он может врезаться, неуправляемый, и в такой же степени боязнь за жизнь Ивана. Я ослеп. Я ничего не вижу. В моих глазах багровый туман и страшная резь. Но сказать об этом товарищу я не могу: он может испугаться ответственности за исход полета, его могут подвести нервы. Пусть лучше он сердится на меня, клянет меня за «самодурство», но как-то приведет самолет на аэродром. А там... Однако до аэродрома еще надо долететь.

— Лейтенант Шамаев, доложите о пролете линии фронта!

— Минуты две назад прошли, — недовольно отвечает Шамаев.

— Сбрасывай бомбы, Иван.

— Ты что! Не дойдя до цели? Не буду.

— Приказываю сбросить бомбы, лейтенант Шамаев!

Иван молчит. Я не ощущаю обычного толчка в момент отделения бомб. Левой рукой ощупываю секторы управления двигателем. Так, второй снизу — сектор высотного корректора. Если его двинуть вперед, двигатель начнет хлопать, стрелять: ему не захочется работать на явно обедненной смеси...

— Ваня, сбрасывай бомбы. Мотор барахлит!...

Самолет чуть подпрыгивает вверх. Бомбы сброшены.

— Хорошо, Ваня. Теперь разворачивайся и бери курс на аэродром.

— Слушай, командир! Я уже устал от этих тренировочек! По прямой вести еще куда ни шло, а вот развороты. Я не умею!

— Ты должен, Ваня! Представь, что меня нет, что меня убили...

— Слава богу, передо мной твой затылок, и я еще не догадываюсь, какой сюрприз может выкинуть эта голова.

— Никаких сюрпризов. Это входит в боевую подготовку. Командир убит, штурман обязан привести самолет на аэродром.

— Кому это нужно?

— Когда убили Обещенко, Зотов привел и посадил самолет.

— Так то Зотов, он сам мечтал стать летчиком.

— Иван, прекрати разговоры! Выполняй тренировочное задание! Все! Я закрыл глаза. Ничего не вижу. Ты мне докладываешь всю обстановку!

Я прислоняю голову к борту: пусть видит Иван, что мое лицо отвернуто от приборов, что я ничего не вижу. А я и так ничего не вижу. Вестибулярный аппарат человека какими-то тонюсенькими нервишками связан со всеми другими органами чувств, их информация, их взаимосвязанное влияние друг на друга позволяют сохранять нормальное положение тела в пространстве. Сейчас я лишен главного — зрения, и мой вестибулярный аппарат напоминает гироскоп, в котором вдруг сломалась ось вращения, — он куда-то проваливается, падает...

— Не слышу доклада, Шамаев! Как высота, курс полета?

— Высота тысяча метров. Курс нормально.

— Хорошо. Докладывай через минуту.

— Чего докладывать — вон перед носом аэродром! Пожалуйста, бери управление и заходи на посадку!

— Лейтенант Шамаев, на посадку зайдете вы!

— Это... это издевательство! Я никогда...

— Лейтенант Шамаев, выполняйте приказ!

— Но я... Правда, я никогда не пилотировал самолет, не заходил на посадку!

— Ваня! Будем заходить вместе. Ты только докладывай все действия, а я подскажу, что делать. Убирай газ. Снижайся.

— Снижаюсь.

— Входи в круг, как обычно вхожу я. Левым разворотом. Иди параллельно старту.

— Так и делаю.

— Хорошо. Вижу, что так. Но... представь все-таки, что меня нет или я ослеп. Да, да, я ослеп... Дай красную ракету.

— Но это сигнал бедствия!

— Такое у нас тренировочное задание. Давай! Что-то долго копошится Иван в своей кабине. Наконец слышу выстрел...

— Где проектируется крыло?

— Кончик подходит к «Т». Ого! Они нам весь старт зажгли!

— Хорошо. Где крыло?

— Отошло от «Т».

— На сколько?

— Примерно на ширину крыла.

— Начинай третий разворот!

— Выполнил.

— Высота?

— Триста метров.

— Снижайся до двухсот. Где проектируется «Т»?

— Градусов двадцать до линии огней. Ее отлично видно!

— Хорошо. Начинай четвертый разворот. Выходи на линию посадки.

— Вышел.

— Где проектируется нос самолета?

— Ниже «Т».

— Высота?

— Сто пятьдесят!

— Чуть подтяни! Так. Где «Т»?

— На носу.

— Убирай газ. Нет, не полностью. Снижайся положе. Еще положе!

Сдвигаю на затылок очки, закрываю лицо перчатками и в то же мгновение ощущаю удар. Самолет подпрыгивает. Придерживаю рукой штурвал. Еще удар. Какое-то время самолет катится, затем останавливается. Ну, вот и сели...

— Сели! Сели! — радостно вопит Иван. — Зачем выключил двигатель?

— Ваня, иди на старт. Проси кого-либо отрулить на стоянку. Я ослеп.

— Ты что?!

— Да, Ваня.

Вой «санитарки» замирает возле самолета.

— Что у вас произошло? — слышу я голос командира полка.

— Товарищ командир! Он... он ослеп! — задыхаясь от волнения, произносит Иван.

Кто-то взбирается на самолет — мне слышно, как он вздрагивает, — сильными руками поворачивает мою голову и проводит по лицу, стирая пот...

— Видишь?

Отрицательно качаю головой.

— Да-а... Помогите его в «санитарку»!

— Я сам. Я сам.

Выбираюсь ощупью на крыло. Спускаюсь ниже, придерживаясь за борт руками. Потом останавливаюсь. Меня подхватывают несколько сильных рук...

В полдень, когда все ребята нашей эскадрильи отсыпаются после полетов — я это узнаю по храпу Казюры, назначенного командиром второго звена после гибели Бориса, — мне видно окошко в нашей избе. Да и окошко ли — просто расплывчатое багровое пятно света сквозь резь в глазах. Это все, что я вижу.

Остальное время для меня не имеет границ — сплошная темнота. Такие же темные и мысли. Тягостные, беспокойные и, с чьей-либо точки зрения, наверное, глупые. Но я могу теперь мыслить только так утилитарно-примитивно: слепота уже неоспоримый факт. Если первые дни полковой врач, заходя ко мне, пытался как-то меня утешить, то теперь он даже не появляется.

Перебираю в памяти всех виденных слепцов. Согласиться на эту жалкую участь? Жить в зависимости от поводыря? Кому нужна такая жизнь? И вообще, разве можно называть жизнью животное существование, иллюзию жизни? Ничего не видеть, быть зависимым в полном смысле от всего и от каждого, прислушиваться, ощупывать, судить о мире не по его краскам, а с помощью осязания и быть обузой... Себе, обществу, родным. Нет, я сделаю так, чтобы никому не быть в тягость. Вот только дождусь, когда ребята уйдут на полеты...

Затаившись, лежу на койке и жду. Прислушиваюсь к малейшему шороху. Ага! Ребята уже поднимаются. Вполголоса переговариваясь, натягивают на себя комбинезоны и сапоги и по одному, по два покидают общежитие. Кажется, уже ушел последний. Я сажусь на койке, ощупываю развешанную на спинке стула одежду. На гимнастерке тихо звякают ордена. Я усмехаюсь: даже награды не нужны слепому. А пальцы шарят дальше. Ага, вот ремень, кобура... Легкая! Еще не дотрагиваясь до нее, понимаю, что пистолет исчез. Но я машинально ощупываю, расстегиваю — пустота!

— У-ух! Гады!

Падаю на пол и извиваюсь в приступе бессильной ярости и горькой обиды. Наверное, так воет в безысходной предсмертной тоске раненый волк:

— О-оо! О-оо!

Я не слышу шагов и, только почувствовав чью-то теплую руку на своей шее, понимаю: в комнате кто-то есть.

— Спокойно, старина. Возьми себя в руки...

— Коля? Ты здесь? — узнаю голос штурмана Николая Кислякова. — Коля, будь до конца другом. Никто не узнает. Пойми, это выше моих сил!..

— Анатолий Александрович приказал забрать у тебя пистолет. А меня оставили присматривать за тобой...

— Так какого черта! Дай пистолет, а сам уходи! Тебя нет! Тебя не было! Дай пистолет!..

— Дурак ты, Костя. Завтра мы с тобой поедем в госпиталь. В специальный — глазной. Это в твоем Гомеле. Да, в твоем Гомеле, Костя. Врач полка добился места для тебя. Так-то вот. А сейчас берись за руку. Так. Ложись. Хочешь, почитаю тебе книгу. Интересная...

— Дай закурить и... иди к черту!..

* * *

Скрипучий, неприятный голос — у главного врача госпиталя, Якова Борисовича, мягкий, воркующий — у старшей сестры Вари.

Всякий раз во время утреннего обхода, едва заслышу шарканье многих ног и приглушенный шепот, меня охватывает волнение. Жаль, что раньше я так и не успел познакомиться с глазными болезнями и теперь не в состоянии понять, что скрывается за скупыми фразами, сказанными на латыни, — приговор или надежда? Как я устал от этого бесконечного ожидания. Скорей бы уж окончились все эти мучения.

Самые элементарные потребности для меня — проблема. Обо всем надо кого-то просить.

— Варя! «Утку»... Варя!

Я решаю отказываться от пищи и воды — так будет проще!

И опять на утреннем обходе вслушиваюсь в приглушенный шепот. Но до моего сознания доходит лишь одно слово — «снотворное...». Не знаю, сколько длится мой сон, но в нем проходит все мое прошлое и настоящее. И все в каких-то кошмарах, все неестественно искажено и... страшно! Не надо мне снотворного, Варя, не надо!

— Буйствуете? — слышу я скрипучий голос главврача. — Нехорошо, молодой человек! Нехорошо. Снотворное больше не давать. Завтра снимем повязку.

— Доктор! Яков Борисович! А я... буду видеть?..

— Конечно.

— Доктор! Варя!

— Доктор ушел. Чего тебе, миленький?

— Варя, скажи, какая ты?

— Завтра увидишь сам...

И вот оно, это завтра. Снята повязка..

— Откройте глаза, больной.

— Яков Борисович... боюсь...

— А еще летчик! Ну, смелей!

— Яков Борисович, а я смогу летать?

— Через два дня выпишу из госпиталя! Ну, открывайте же глаза!

Страшно... А вдруг... вдруг все по-прежнему? Делаю усилие и открываю глаза. В затемненной плотными шторами комнате седенький человечек в белом халате со смешной, как у дАртаньяна, бородкой...

— Яков Борисович!..

Он радостно щурит глаза. А кто это рядом с ним? Различаю выбившиеся из-под белого колпака седые букли, и тут же воркующий, мягкий голос:

— Вы видите, миленький?

— Варя! Варвара... Простите, как вас по отчеству?

— А так и зови Варей, миленький!..

Я не нахожу никаких слов. Только молча прижимаюсь лицом к колючей щеке Якова Борисовича и целую руки Варе. Почему на ее глазах слезы? Впрочем, я и сам не могу сдержать рыдания... Яков Борисович сердито фыркает.

— Эмоции!.. — И продолжает спокойным голосом: — Летать будете при соблюдении двух условий: первое — избегать физических нагрузок и второе — беречь нервы. У вас последствие какой-то физической перегрузки и нервного срыва. Не забывайте хотя бы раз в неделю показываться полковому врачу. Все инструкции и медикаменты он получит вместе с вами. Варвара Васильевна! Пожалуйста, приготовьте больного к выписке назавтра. А вы, молодой человек, берегите себя!

И он обнимает меня за плечи.

[Evgen]

Всех с Победой!

[Evgen]

[Evgen]

[Evgen]

Всех с Победой!

[Пузочес]

Евген, пеньки- жесть...не видел такого.

[Evgen]

Кокте́йль Мо́лотова, КС или БГС ...

[Пончик]

.

[Пончик]

[Evgen]

Дружище, Вы войной ошиблись!

[Пончик]

Нет.

[Evgen]

Нет.

Не смею настаивать ... у каждого свои тараканы!

[Ля-ля-фа]

Война она и в Африке война...а вот Родина она одна, она как правило одна и ее не выбирают....

Можно много рассуждать обо всем но у нас на Родине как правило готовы пожертвовать многим, жертвуют,ради одного глобального, а потом можно и базис так сказать подвести и патриотизмом разбавить...А тех кто правду знает как оно было, есть и что сейчас преподносят - так их никто не слышит, да они и сами правила игры принимают...

[Evgen]

Война она и в Африке война...а вот Родина она одна, она как правило одна и ее не выбирают....

Можно много рассуждать обо всем но у нас на Родине как правило готовы пожертвовать многим, жертвуют,ради одного глобального, а потом можно и базис так сказать подвести и патриотизмом разбавить...А тех кто правду знает как оно было, есть и что сейчас преподносят - так их никто не слышит, да они и сами правила игры принимают...

И даже спорить не буду ...

Настоятельно советую на тему (Война она и в Африке война и проч) переговорить с ветеранами ВОВ .... Услышите много знакомых русских слов в свой адрес!

[Evgen]

Пора поднимать тему ...

-----------

13-я погранзастава Вла-димиро-Волынского погран-отряда продержалась 11 суток в окружении, уничтожая прорывавшихся к ней фашистов, пока все не погибли. Фашистам пришлось хоронить сотни своих солдат, убитых при штурме этой заставы. Командовал заставой Алексей Васильевич Лопатин, 1915 года рождения, из Ивановской области, выпускник Саратовского погран-училища. Из 800 выпускников этого училища 1941 года 791 человек погиб в годы войны.

После войны 57 могил героев-пограничников и мемориальный музей, которым заведовала жена А.В.Лопатина, находились под охраной государства. Анфиса Алексеевна по крупицам собирала сведения о бойцах, вела переписку с родственниками пограничников, пополняя музей новыми данными о них. Люди помнили подвиг пограничников, приезжали в эти места из разных уголков страны. Приезжали отовсюду школьники, а местных ребят в этом музее принимали в пионеры – именно на таких примерах воспитывали будущих защитников Родины.

Но новое лихолетье разрушило нашу страну, не стало и Анфисы Алексеевны, и все пришло в упадок, о чем позаботились недобитые бандеровцы. Они и раньше косо смотрели на этот мемориал, но не смели и пикнуть – была страна, была держава. И вот пришло их время, и все эти бандеровцы, эсэсовцы и прочие бывшие каратели подняли головы, распрямились и шествуют по центральным площадям Украины и Прибалтики и некому их остановить.

Погранзастава им. Лопатина, располагавшаяся там со времен войны, передислоцирована в другое место и называется теперь Павловичи. Осквернены могилы пограничников и разрушен памятник.

Заставы Лопатина больше нет. Местные власти «не видят» этого надругательства. В учебниках истории нет ни слова о Герое Советского Союза А.В.Лопатине и его пограничниках, насмерть стоявших на рубежах нашей Родины. Была надежда на ставшего президентом Януковича, но...увы.

Изменено 3 мая, 2012 пользователем Evgen

[Evgen]

... «Когда мне сказали, что буду летать на У-2, я посчитал это глупой шуткой, розыгрышем, оскорблением и едва не подрался с шутником на этой почве». Те же чувства испытывали все мы, летчики и штурманы, которых война загнала в город Алатырь, где предполагалось получить новую технику. В самом деле, рассуждали мы, что может сделать в бою тихоходная машина, обладающая скоростью 100 километров в час, мотором в 100 лошадиных сил и поднимающая [4] на борт 100 килограммов груза («три по ста», как мы тогда говорили)? Смешно и дико противопоставлять такой самолет истребителям противника со скоростями 500-600 километров в час и пушечным вооружением, зенитной артиллерии, способной разнести в щепки лучшие по тому времени самолеты. Да что артиллерия! Мы знали случай, когда один незадачливый пастушок из-за баловства запустил палкой в. летящий У-2 и сбил его, разрушив деревянный винт. ...

Полностью - ТуТ!

Руфина Гашева и Наталья Меклин на фоне самолетов По-2

Изменено 3 мая, 2012 пользователем Evgen

[чакра]

Полностью - ТуТ!

Спасибо!!! Картон, фанера..., а какой эффект!))))))

[Evgen]

Попались интересные документы на тему - Советские люди глазами фашистов.

--------------------

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ

БЕЗОПАСНОСТИ и СД

Управление III

Берлин, 17 августа 1942 г.

СВ II, Принц-Альбрехтштрассе, 8

Секретно!

Экз. N 41

Лично - Доложить немедленно!

Сообщения из империи N 309

II. Представления населения о России

---------------------

Читаем - ТуТ!

[bolshevik]

3. Советские люди преподносились как жестокие скотоподобные существа. В лице комиссаров и политруков они превращались просто в "недочеловеков".

Однако эти "недочеловеки" расмазали сверхчеловеков по стене! Для нас живущих сегодня важно, что тогда размазали и предателей: власоввцев, бендеровцев и прочих "- представителей "господ", разбитых в российской. гражданской войне . Увы, сегодня власовский флаг став, символом РФ, сростил её "вождей" с Гитлером.

[Ибн-Саид]

Тут история Кирилла Орловского, выраженная в его письме Сталину. Действительно железный человек :roze: Двенадцать часов лежать в снегу в засаде... И это только один эпизод

ссылка

Изменено 7 мая, 2012 пользователем Ибн-Саид

[mamalyga]

ссылка

[brrritish]

Попались интересные документы на тему - Советские люди глазами фашистов.

Читаем - ТуТ!

Читал не отрываясь. На мой взгляд, очень интересно и познавательно. Спасибо.